Ирина Кнорринг - Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 1

4) Молодой поэт. Тот, кто выпустит первую книгу стихов.

х = n — (а + 2b) = n — а — 2b.

5) Поэт. Издавший вторую книгу стихов.

х = n — (а + 2b + с) = n — а — 2b — с.

Генералитет

1) Известный поэт. Чин достигается количеством книг и критикой.

у = n — (а + 2b + с).

2) Большой поэт. Чин дается часто после смерти. Достигается обилием критических статей и лекций.

у = n — 3 (а + 2b + с).

3) Мировой поэт. Чин дается не ранее пятидесяти лет со дня смерти. Достигается толстыми фолиантами, переводами на иностранные языки и т. д.

1 < у < 10.

5 января 1925. Понедельник

В прошлую почту получила письмо от тети Нины, от Нины и Игоря. Такие хорошие, хорошие письма! Два дня отвечала. Нина выходит замуж за какого-то датчанина, как-то странно, не могу себе представить ее женщиной, женой. Не могу представить. Очень милое письмо от Игоря. Да все хорошие!

12 января 1925. Понедельник

Опять долго не писала. Постараюсь хоть приблизительно перебрать все то, что произошло за это время.

Рождество. В сочельник суета, суматоха, все злые, а я больше всех. Для чего-то затеяна генеральная уборка, а у меня насморк, вечером петь надо и т. д. Кое-как этот несчастный день дотянулся до вечера. В 5 часов всенощная, потом получили на камбузе «харч» и начали украшать ёлочку. У нас была маленькая, но очень изящная ёлочка на столе. Пришел Дима Николаев, показывал свои фотографии, потом зажгли ёлочку. Делать было нечего, сидели и ели апельсины. Когда свечки догорели, зажгли опять лампы и настроение опять стало самым ультрабудничным. На первый день — еще хуже. Делать нечего, тоска тёмная, если бы у меня не было насморка, то с удовольствием бы начала стирку. Ужасно скучно прошел этот день. К Насоновым приехали гардемарины. У них хоть чего-то ждали, хоть этот приезд выделил 7-е января из числа других дней. Не знаю, завидую я им или нет? Я бы хотела, чтобы к нам приехали наши близкие, письма из Иркутска далеко перенесли мое воображение. Словно из какого-то далёкого странствия я опять вернулась домой.

В пятницу получили очень большую почту. Первое, за что я схватилась, это был журнал «Студенческие годы». Стихи напечатаны[348] хорошо, красиво, опечаток нет, и не так-то уж они плохи по сравнению с другими.

Тень упала на белые стены,Косяком уползла в потолок…Завтра синее платье надену,Руки спрячу под теплый платок.

Знаю, будет неряшливо платьеИ растрепаны пряди волос.Все равно: в этом сером СфаятеТолько холод, туман и хаос.

Дождь стучит в черепичную крышу,Я не слушать его не могу.В круглом зеркале завтра увижуОчертанья неискренних губ.

Тень от полки, где свалены книги,Чернотой неподвижной легла.Знаю, силен мой образ двуликийРазделенной души пополам.

Молча день наступающий встречу,Буду ждать перед этим окном,Если надо — веселые речиРазбросаю, не помня о чем.

А потом, как всегда, одиноко,В непонятной тоске, не дыша,Над испытанным томиком БлокаЧеловеческой станет душа.

Вечер бросит небрежные бликиВ зачарованную пустоту,И проснется мой образ двуликийВ соловьином, звенящем саду.

Бьются звенящие градинкиВ красную крышу.В сердце чуть видные ссадинкиНоют всё глуше и тише.

Еле заметная трещина,След одинокого горя…Светлая радость обещанаГде-то за морем.

Стертый, затерянный, маленькийПуть мой я сделаю сказкой…Падают звонкие градинкиВ бешеной пляске…

Ты говоришь — не опошляй души.Сама душа, ведь пошлая, трепещет.А разум ждет в тоскующей тиши.

На сердце холод жуткий и зловещий.И как не слушать шепота земли?На свете есть диковинные вещи.

Ползут в морском тумане корабли.Зачем теперь на них смотреть украдкой,Когда в душе все струны порвались?

Ты говоришь: там холодно и гадко.Пусть так. Но это — темный храм.Лампадами горят мои загадки.

Все чувства и мечты хранятся там.Пусть нет сокровищ там. Без содроганьяЕго ключей я никому не дам.

А я молчу. Хочу великой даниС земли, с травы, с деревьев и с камней,Где цвел мой взгляд наивного незнанья.

Да, хорошо не знать! Души моейТогда бы яд не разделил так быстро.Но как не знать тоску весенних дней.

Прильнуть к земле, холодной и душистой.

Как будто на пестрой картинкеДалеких, сказочных странКрасавицы бедуинкиОтточенный, гибкий стан.

Из древних легенд и преданий,Из песен степей и горВозникли синие тканиИ пламенный, дикий взор.

Как в статуе древней богини,В ней дышит величье и мощь.В ней слышится зной пустыниИ темная, душная ночь.

Над ней — колдовства и обманы,Дрожанье ночного костра,И звон, и грохот тимпанаПод темным сводом шатра.

И вся она — сон без названьяУ серых стволов маслин.Глухой Атлантиды преданье,Лукавый мираж пустынь.

Блестящи на ней браслеты,И взгляд величав и дик,Как кованые силуэтыИз ветхозаветных книг.

Кусочек природы, как ветер, как птица,Подвижный, как пламя высоких костров,Веселый, как день, никого не боится,В какие-то тряпки одетый пестро.

Приветлив, как солнце, беспечный ребенок,Задорен и весел смеющийся взгляд.Осклаблены зубы, а голос так звонок.Как писк воробьев, как трещанье цикад.

Как будто сошел он с рекламы летучей,Как будто бы создан из этой земли;Сродни ему змеи, и кактус колючий,И белые камни в мохнатой пыли.

Простой и беспечный, как юные годы.От мыслей и фраз бесконечно далек.Он — часть этой яркой и дикой природы,Колючих растений нелепый цветок.

Возможно ли счастьеВ тревоге летучей,В дыханьи весны?Душа — силуэт у стены —Порвалась, как туча,На части.

Возможны ли светлые мигиЗдесь, в комнате странной,В просторном гробу?Я здесь истязаю судьбу.Лежат на столе деревянномВсе новые книги.

И кажется — света не будет.Как жалки стихов моих трели,Ушедшие сны.А там, в аромате весны,Проходят без смысла, без целиУгрюмые люди.

Дрожащему сердцу не верю,Не жду сокровенного чуда,Тоске не пытаюсь помочь.Дождливая ночь,Безумие, юность и удаль —За хлопнувшей дверью.

И я уже жалею, что послала туда такую, в сущности, ерунду. Поэтому будет большое свинство, если в «Своими путями» меня не примут. Ведь туда я послала все-таки лучшие стихи. Потом распечатала письмо от Дёмы. Тоже перенесло меня куда-то далеко. Потом получили письмо от Сергея Сергеевича (он женится), от Петрашевича, от Мимы открытку. Мамочка среди других — и от Антонины Ивановны, где та писала кое-что о Васе, когда он был в Довилле. Я боялась получить письмо от Васи, он, по-видимому, тоже боится и не хочет отвечать на мое письмо, потому и не пишет совсем.